На 20 неделе беременности я пошла на УЗИ и врачи торжественно объявили мне и моему мужу: «Мальчик!»
В тот же вечер мы с мужем решили, как назовем нашего сына и решили, что он должен быть обрезан (хирургическое удаление крайней плоти — кожи, покрывающей головку полового члена, что стало практикой в некоторых религиях, таких как как ислам и иудаизм — белый порядок. )
Как только нас выписали из роддома, я занялась изучением этого вопроса. С неудовольствием обнаружил, что эта простая, понятная и вовсе не новая для человечества манипуляция многими воспринимается как опасная экзотика.
Я подозреваю, что если бы можно было сделать обрезание в родильном доме (как это принято в США), эту процедуру приняли бы гораздо легче.
Здесь важно уточнить, что идея обрезать ребенка была моей. Мне никто не поверил, потому что мой муж татарин. И только тот, кто пережил операцию в сознательном возрасте — в семь лет, прекрасно знает, как это больно.
Но все же не смог опровергнуть мой аргументчто обрезание является лучшей профилактикой фимоза (состояние, при котором отверстие крайней плоти менее эластично, что затрудняет свободное бритье головки мужского полового члена).
Бабушки жалели ребенка до слез. Всем десяткам мошенников в соцсетях и форумах, которые посчитали нужным сообщить мне, что человеческое тело не имеет лишних частей (в ответ на мой вопрос: «Где в нашем городе это хорошо делают?«)
Специалисты подтверждают, что идеальное время для обрезания — первые три месяца после рождения: заживление проходит быстро, а само событие не оставляет отпечатка в памяти малыша.
Не скрою, несколько раз я был готов сдаться и оставить несчастную крайнюю плоть на месте.
Например, когда в детской поликлинике мне объявили, что эта операция проводится под общим наркозом и очень дорого обходится моему карману.
«Хороший хирург, хоть и странный» — так женщина в материнской группе Facebook очень рекомендовала мне доктора, но он был похож на мясника из фильма ужасов.
Я уже начал искать синагогу или мечеть рядом с нашим домом, чтобы узнать там, когда мне позвонил врач из небольшой частной клиники обрезания.
Он пообещал, что будет работать под местной анестезией и скальпелем (а не под общим наркозом и лазером), предупредил, что нужно сделать некоторые анализы, и попросил не морить ребенка голодом в день операции. Я вздохнул и начал готовиться.
В день, когда была назначена процедура, я поняла, что ужасно боюсь, и попросила мужа пойти с ребенком в операционную.
не могу точно сказать что хуже: находиться рядом с душераздирающе плачущим ребенком и держать его за руки и за ноги, или сидеть в соседней комнате и слушать его нечеловеческий рев (вопли моего сына было слышно на всю клинику).
Муж, несмотря на бледно-зеленый цвет лица, сохранял самообладание и даже с восхищением отмечал, насколько профессионально работает врач.
После рекомендаций по дальнейшему уходу за ребенком мы с радостью уехали. Но мы еще не знали, что самые сильные впечатления от пережитого ждут нас через несколько часов, когда пройдет наркоз и мы зададим себе вопрос: «Господи, что мы сделали?»
Я посылал нашему пациенту-хирургу фотографии поврежденной части тела каждый день в течение недели.
Моя вера в то, что мы не зря издевались над бедным ребенком, а сделали очень полезный шаг, была возвращена мне палатным педиатром во время планового осмотра через несколько недель после операции.
Осматривая моего сына, она заявила, что это действительно разумно, и указала, как часто ей приходится осматривать маленьких мальчиков на предмет воспаления крайней плоти.
Теперь я ничуть не жалею, что втянул нашу семью в эту историю.
Если у нас будет второй сын, конечно, мы пройдем через это еще раз, тем более что необходимый опыт у нас уже есть. Но именно поэтому мы очень надеемся, что у нас будет девочка.
Оксана Литовченко, detstrana.ru
